Может быть, ещё постояв немного в растерянности, он всё-таки бросился бы за Виолеттой и, нагнав, рассказал бы, как полюбил её с первой их встречи! Как мучился целых семь месяцев, чтобы набраться духу, признаться ей в этом! И что люди должны быть сильнее обстоятельств! Что после армии он обязательно разыщет её! И взял хотя бы адрес и, может, даже решился поцеловать любимую. Но дверь класса отворилась и Надежда Васильевна властным, бескомпромиссным голосом зачитала короткий приговор:
- Голубев! Твоё время истекло!..
За партой Сашка разглядел подарок. Им оказался «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери. Книга была подписана просто: «Александру Голубеву с наилучшими пожеланиями в день восемнадцатилетия. На добрую память от Виолетты».
Книжка была абсолютно новой. Ни странички нигде загнутой. Ни строчки подчёркнутой. И на полях, ни единой пометочки. «Неужели всю книгу надо прочесть, чтобы найти ключевую фразу? — с тоской подумал Сашка. — Муренина, пожалуй, и тут права. Виолетта слишком продуманная, а я, пожалуй, слишком сер для неё».
Как провалилась вторая часть Сашкиного плана, так же не состоялась и первая. Ну, не мог, Голубев, вот так вот взять и отшить человека, тем более, если этот человек — девчонка, да ещё та, которая, в сущности, ведь ничего плохого ему не сделала.
- Ну, скажи, что я не права! — улыбаясь широко и победоносно, поинтересовалась неунывающая Галка, когда вечером онивстретились, прогуливая собак. — Ведь сознайся, это – она, вызывала тебя с урока и вручила книжку. Не смогла-таки уйти по-английски! Значит… — Муренина хотела сказать, что и Виолетта, выходит, не совсем равнодушна к нему, но вовремя спохватилась и продолжила опять, в том же ехидном тоне: — Надеюсь, не «Поваренную книгу» она тебе подарила? Ах, «Маленький принц»?! Ну, значит, опять я в десятку попала, Голубев! Ведь это намёк, что, может, конечно, ты и принц, но всё-таки маленький или мелковатый, так скажем, для столичной принцессы. Подобные ей охотницы целят только в журавля, а синичек и за дичь не считают. По-моему, тебе должно быть уже всё ясно.
«А ведь Муренина, похоже, снова права, — подумал Сашка. — Фраза-то ключевая в заглавии, оказывается. Могла бы тогда и одну обложку подарить, — с сарказмом подытожил он, — а не огород, городить. Да, собственно, что мне обижаться на неё? Она, действительно, столичная, даже город её стоит на море! Как нашей Волге далеко в сравнении с морем, так и мне до её идеала».
Вслух же, подражая ехидному тону Галки, спросил:
- Ну, а для тебя-то я не мелковатый, Муренина? Зябликом непобрезгуешь?
- Да что ты, Сашка?! — округлила глаза Галка. — По мне таклучшего парня и не надо! Какой ты зяблик?! Ты самый что ни наесть орёл!
- Ну, раз так?! Собак наших побоку! И айда на набережнуюшашлыки и шампанское жрать!
- Вдвоём?!
- А кто нам с тобой нужен?
- Прям счас и пойдём?!
- Да!
- Так ведь поздно.
- Не шиша не поздно, а в самый раз!
- А мани-мани?
- Есть деньги! Твои, что ты мне подарила! По справедливости яс тобой их и должен прогулять.
- Значит прошла хандра, справедливый ты наш? — радостнопропела Галка.
- Если не совсем, так мы её сейчас и прогоним окончательно!
Вскоре они сидели в кафе и с удовольствием уплетали горячие сочные шашлыки. Галка запивала их шампанским. А Сашка то и дело подливал себе коньяк из графинчика. Их столик был ближним к оркестру и, чтобы, слышать друг друга, им приходилось почти кричать. Но это не огорчало их, даже, наоборот, забавляло. Сашка, не слабо захмелев, разглядывая Муренину, размышлял: «А лицо-то, в отличие от худосочной фигурки, у неё ничего. Пожалуй, даже на симпатичное потянет». И действительно, щёчки у девушки порозовели от выпитого, плутоватые глазки теперь были томны и задумчивы. И даже маленький пухленький ротик обиженного ребёнка сейчас был чертовски привлекателен. Сегодня при воспоминании о поцелуях с ней, Голубеву уже не было неприятно. И духи её хотя и не похожи на духи Виолетты, но и их аромат пришёлся ему по вкусу.
«Странная штука любовь, — подумал Сашка. — Люблю я Виолетту, а в кабаке сижу — с другой. Более того, не прочь с ней не только потанцевать, но решиться и на что-то большее. Как же это понимать? Как может это стыковаться одно с другим?! Ну, не скотина ли я после этого?!»
- Санёк, айда потанцуем, — предложила, перебивая ход мыслей Голубева, подружка. — Только налей коньяка сначала попробовать, я ещё ни разу его не пила.
- А не окосеешь, тётенька? Я ведь за тебя как за несовершеннолетнюю несу ответственность.
- Да мне чуть-чуть, дяденька. От шампанского никакого кайфа!
Они чокнулись коньяком, выпили и, пожевав лимончик, пошли на медленный танец. Галка увела кавалера подальше от музыкантов, чтобы была возможность нормально поговорить. Она обняла нежно Сашку за талию и положила голову ему на грудь. Даже через рубашку парень чувствовал, как горяча она у девушки. Недолго танцевали они молча. Галка подняла голову и, пронзительно и одновременно жалобно посмотрев партнёру в глаза, с обидой проговорила:
- А я знаю. Ты всё ещё думаешь о Виолеттке. Так и не дошло,видно, что, если бы она не улетела, то сама, отшила бы тебя. И былобы тогда тебе очень больно. Как мне сейчас. — Из глаз её неожиданно брызнули слёзы. — А я, — продолжала Галка, шмыгая носом, —все унижения готова стерпеть. И всё-всё для тебя сделать!.. Да иделала уже. А ты не благодарный, говоришь ещё: «не побрезгуешь?». Ты даже не помнишь этого. Ты даже, наверное, непомнишь, как я голая выгляжу?..
У Сашки даже губы вмиг пересохли от столь откровенного разговора.
- Да я, — попробовал он оправдаться, — не-не разглядывалпросто, те-тебя.
- Ага, — кивнула обидчиво тяжелеющей, от выпитого головойМуренина. — Нет, ты разглядывал! И даже что-то пытался. Просто,к сожалению, был очень пьян. А я была готова для тебя на всё!.. И явот, между прочим, тебя-то хорошо всего разглядела.
От последних слов Мурениной, Голубев покраснел, как рак.
- Не волнуйся, Сашенька, — успокоила соседа не очень послушным языком Галка. — Изъянов больших я не нашла.
Музыка давно сменилась на быструю, а они продолжали плавно покачиваться, как заведённые.
- Ты даже не помнишь, наверное, — продолжала упрёки партнёрша, — что я тебя всего, всего обцеловала! Понимаешь?! Всего -всего, дурачок!
- Тише, тише, — попробовал успокоить подругу, Голубев, испуганно озираясь по сторонам. У него, неопытного в интимных делах,подобные слова девушки буквально выбивали почву из-под ног.Если бы он не был во хмелю от коньяка, то опьянел бы сейчас отэтих откровений. Он старался избегать глаз Мурениной, а та, наоборот, искала их.
- Ну, посмотри мне в глаза! Ну, скажи честно, любимый! Помнишь ли ты, как я ласкала тебя? Ведь ты ещё не спал. А я. Я такстаралась сделать тебе — приятное!
- Не. Не помню. — Совсем уже еле слышно выдавил из себяпрямолинейный, Голубев.
- Так мне и надо, дуре! — стукнула в отчаянии девушка маленьким кулачком кавалеру в грудь, но, тут же, нежно обняв его, прильнула опять к его груди. Она замолчала, а плечи её стали мелковздрагивать от беззвучных, безутешных рыданий. И теперь, Голубев почувствовал через рубашку уже и тёплую влагу галкиных глаз.Имея в груди доброе, отзывчивое сердце, Сашка не смог оставатьсябесчувственным истуканом в такой щепетильной ситуации. Он нежно взял её личико в ладони и принялся горячо целовать, не обращая ни на кого внимания и шепча первое, что пришло — на ум:
- Не плачь! Не плачь, дорогая Муренина! Я всё вспомню, обещаю тебе, всё вспомню! Обязательно вспомню!
- Дурачок ты, дурачок! — вдруг рассмеялась Муренина. — Дапроще всё повторить. Ну? Как сам-то, не — против? А? Не побрезгуешь сам-то,глупой козявкой?
- Я?! — пожал плечами удивлённый такой переменой настроения девушки и её смелым предложением, Голубев. — Я со-согласен.Ко-конечно.
- Ещё бы не со-согласен, — икнула Галка и, сообщив, что ейнужно срочно подправить тушь на глазах, отправилась в женскуюкомнату. А Сашка пошёл к столику.
Оставшись в одиночестве, он вообразил, как голая Муренина ласкает его в постели, и показалось это ему не только забавным, но, к тому же, и очень даже приятным. И приятным настолько, что он, быстрее, чтобы успокоиться, налил коньяка до половины в фужер из под шампанского и залпом выпил. Затем попробовал ту же игру в воображении своём и с Виолеттой, но с ней ничего не получилось. Она представлялась ему только одетой да ещё с книгой в руках. А это было скучно, неинтересно и вовсе даже неприятно.
- Скорей бы повтор, — со сладострастной нетрезвой улыбкойпроговорил он, наливая очередную порцию коньяка уже в свою маленькуюрюмочку. Но, вспомнив, что любит-то он вовсе не Муренину, с укором к себе подумал: — Ну, конечно же, скотина! Кто же ещё я, после всего этого?..Хотя, с другой стороны, — рассуждал он, — Галка не в Питере,она рядом. Уж она-то точно будет ждать из армии. Да и не навсегдаже она останется такой худющей. Женщины после родов, я слышал,полнеют».
Ставя опустошённую рюмку на стол, Сашка вдруг услышал до боли знакомый голос и звал этот голос его на помощь! «Да это же Галка и орёт! — наконец догадался он — Что-то я опять окосел».
Встав из-за стола, он двинулся выручать попавшую в беду подругу, задевая по пути столики и танцующих. Наконец он увидел Муренину, лицо которой было искажено от боли, ибо жиденький хвостик её волос был зажат в ручище рябого, лысоватого мужлана с пунцовой от алкоголя и злобы рожей, который сквозь зубы требовал от неё:
- Извинись!
- Пошёл к чёрту! — взвизгнула в ответ, извиваясь в его руке,Галка.
- Извинись! — Тупо повторял рябой.
- Пошёл к чёрту! — не уступая в настырстве, отвечала Муренина.
- Отпустите её, — довольно вежливо предложил, подошедший кним ближе, Голубев.
- Пусть извинится сначала. Она меня козлом назвала, — прохрипел лысыватый, не удостоив парня и взглядом.
- А он мне на ногу наступил, — пожаловалась и Муренина.
- Отпустите девушку, я за неё извинюсь, — предложил, всё ещёсохраняя спокойствие, Голубев.
- Успеешь и ты! — ехидно ощерился мужик, убедившись, чтозаступник всего лишь пацан. — А для начала пусть это сделает она.
В этот момент Галка изловчилась и укусила руку мучителя, тот, ойкнув от боли, разжал пятерню и Муренина, не мешкая, бросилась бежать, крикнув по-детски:
- Санёк, ноги!
Но, у Санька и реакция была уже не та, да и бежать, словно трусу, ему не хотелось.
- Тогда ты мне за неё ответишь, щенок! — взревел мужлан, грубо хватая Голубева за грудки.
- Я вам не щенок, — уже бледнея, как полотно, тихо, но внятнопроизнёс Сашка. — Мне восемнадцать лет.
- Ах? Ты уже большой, значит?! — дыша перегаром парню влицо и делая наипротивнейшую рожу, проговорил лысоватый. —Так мы счас это проверим. — И хотел подло, исподтишка и совсемне по-мужски нанести парню болезненный удар коленкой и, хотяпромахнулся, этого, Голубев, простить не мог. Ударом торца нижней части ладони, без замаха, как учили когда-то старшие дворовые пацаны, он резко двинул снизу под нос обидчика! Голова у того дернулась назад, а когда вернулась на прежнее место и кровь ещё не успела брызнуть из ноздрей, Сашка уже кулаком, с боксёрской сноровкой, прямым «джебом» нанёс мощный удар лысому в зубы. Мужлан попятился на чужой столик и повалился на пол, увлекая с его скатертью всё за собой.
- Ну, что, проверил? — с удовлетворённой ухмылкой поинтересовался, Голубев у поверженного противника, который почему-тоне пытался встать, а ползал на коленях, будто что-то потерял средиопрокинутых закусок и напитков.
Тут же, заглушая музыку и кафешный гам, раздался пронзительной сиреной визг администраторши:
- Ми-ли-ци-я!
И в сей же миг на руках у Сашки повисли откормленные официанты. Самый толстый из них угоднически крикнул под столы:
- Петрович! Мы его держим. От нас не уйдёт!
Петрович оказался не просто завсегдатаем кафе, но ещё и старшим опером из местного РУВД. По этой причине и обслуга, и администрация, естественно, его очень «уважали». Поднявшись с пола и зажимая нос услужливо поданной салфеткой, Петрович для острастки потряс сначала удостоверением перед глазами Голубева, а потом показал на разжатой ладони два жёлтых прокуренных зуба, абсолютно чёрных с обратной стороны, потому так легко и вылетевших от удара Сашки.
- Видис это? — уже с испорченной дикцией и почти протрезвевший, допытывался у парня опер. И сам отвечал: — Это субы. Моисубы! Тебе не повесло, парень, сто ты соверсеннолетний! Осень неповесло!
Сашка на это только брезгливо улыбался. Галка смылась, а остальное его пока не очень тревожило.
- Зля улыбаися, — продолжал стращать Петрович. — В соне теперь будес улыбаться, если исё полутится там. Я буду — не я, если тебяне засазу.
И слово своё. Петрович сдержал.