Поп. Всё от незнания азов православия и слабости человеческой. Вино дано человеку и в радость, и в утешенье. Сколько лет русского человека отучали от церкви? А ведь старушки, и мы — священнослужители, продолжали детей крестить. Душе крещеной очень тесно и душно при той власти в безбожном мирке было. Ей любви, ей исповедаться хочется. В церковь бы пойти, а нельзя было. Вот, выпьют наши мужики, и исповедуются друг перед дружкой на кухне, и целуются, и обнимаются, и, как и положено христианам, братьями друг друга зовут. Но, враг человеческий не дремлет, ему это не нравится, он и шепчет: «Выпейте еще». А они, по слабости человеческой, уступают диаволу, и пьют чересчур, и начинают уже обличать друг друга, и, в лицо даже, брата своего, мутузить! С Богом всё надо делать и помолясь прежде. И мера во всем, братья, нужна. (Встает с кружкой в руке.) Предлагаю выпить…
Вбегает Юля.
Юля. Здрасьте всем! Там! (Показывает на улицу.)
Все машут на нее, чтоб замолчала и не мешала.
Баба Вера. (Отрывисто.) Садись, Юленька, за стол. Потом все. Потом. (Юля садится за стол.)
Поп. Предлагаю выпить за великую благодать. Чувство меры! Воистину, кто знает меру во всём, тот счастлив!
Все встают и выпивают. Затем садятся.
Поп. (Закусив, продолжает.) Раз в храм не пришли, слушайте проповедь здесь. Взять меня. В рясе я и в сане, а, думаете, не подвержен искушениям противника Божия? Ошибаетесь, дети мои, денно и нощно идет у меня с ним брань. А он — нечистый, все наши слабости знает. Вот, почему я такой упитанный? (Протягивает, упреждая, руку вперед.) Знаю-знаю, что вы скажете. Конституция, мол, у меня такая. Диета, мол, нужна. Но всё тоньше и глубже гораздо. Все беды – от бесовских козней и нашей слабости! Вот, пост, к примеру. Необходимый, очищающий душу христианина, период. И его искуситель использует против нас! Ведь именно в пост, на меня, как из ушата, обрушивается информация о колбасе. Именно о ней почему-то! Я слышу об сем продукте по приёмнику в машине. О колбасе талдычат в рекламе по телевизору, будь он проклят! Мне слышится разговор прихожан о колбасе даже в храме! Она снится мне по ночам! Бывает, проснусь в холодном поту, и к холодильнику! Съем огурчик, запью кваском и, помолясь, с превеликим трудом удается уснуть снова. И я! Стыдно признаться! Вроде бы, служитель церкви! Иерей! Обуреваюсь яростью не к лукавому, а, к ни в чем не повинной — колбасе! И говорю про себя ей: «Ну, погоди!»… И что вы думаете?.. Пост проходит. И я, будто с цепи сорвавшись, начинаю мстить колбасе! Только треск стоит! Луплю ее, бедную: и вареную, и копченую, и салями, и сервелат, и сырую и жареную! И так до недели! Бросаю уж, когда глаза на нее смотреть не могут, и желудок не приемлет! И, что же за этим? Мне бы успокоиться и остепениться, а я, оставив колбасу в покое, как бы с досады, что больше ей досадить не могу, набрасываюсь уже на котлеты!.. Пельмени!.. Сало!.. И прочие калорийные искушения!.. Уж, сколько раз, и архиерею на исповеди плакался о сем грехе — чревоугодия. А воз и ныне там… да и что, архиерей?.. Он еще толще меня. Слаб человек, дети мои, но нам есть на кого равняться! Выпьем, же — за силу Святаго Духа! Чтобы стяжать его подобно мудрым отцам нашей Матери Церкви и побеждать грех и слабости человеческие!
Выпивает, и принимается с аппетитом за гуся. Все, тоже выпив, закусывают.
Юля. Батюшка. А можно мне вам вопрос задать?
Баба Вера. (Недовольно машет на нее.)
Поп. Задавай, задавай, (Несколько в раздраженьи) дщерь моя!
Юля. А почему вас собаки так не любят?
Поп. (Закашлял, слегка поперхнувшись.) Спасибо, как говорится, за вопрос. Ответ прост. Эти твари шерстяные меня не любят за то, что я их не шибко люблю. Еще и в «Ветхом завете» сказано, что животное сие не чистое. Кстати, слышал выстрелы, не собак ли часом отстреливали в селе?
Б а б а В е р а. Да нет, батюшка. Не собак.
П о п. Жаль, жаль… хотя, лет двадцать назад, и у меня была собака. И я ее… любил. Но она съела кусок мяса…
Макар. (Радостно). И поп ее убил! (Тут же получает подзатыльник от жены.)
Поп. (Услыхав, подняв палец. Поучительно.) Вот-вот! Слыхали звон, а не знаете где он! (С чувством.) Это самая настоящая — деза! Не на мне сей грех! Матушка хотела хорька отравить, что кур наших душил, раскидала потраву. А собачонка-дура кусок один, видно, и съела. А народ уже целую легенду насочинял, что я хотя и любил, но однако ж сам ее и убил, и закопал, и на камне что-то написал. Чистой воды лжесвидетельство!.. Жалко и мне ту собачку. Но, выпить я хочу, конечно, не за нее. (Встает, уже пошатываясь. Глядя на снова полную кружку.) Ну, и «мерзавчик» у тебя, хозяйка. Прям таки…
Дед Демьян. Дерьмоядерный!
Поп. (Повернувшись к Деду Демьяну.) Именно, детка!.. Ну, так вот, братья и сестры мои… выпить хочу я за бескорыстие душ ваших и за высокую любовь вашу к Матери Церкви — Нашей. (Все настороженно переглянулись.) Согрела душу мою новость о том, что выпала удача вам найти ценный клад. И, что вы его весь решили пожертвовать нашему сельскому храму. Это похвально! Храни вас Бог, истинные дети церкви! (Пьет один.)
Слышится кашель подавившихся, падение вилок и, воцаряется тишина, которую нарушает Акоп.
Акоп. Похоже, мне кроме пустого сундука больше ничего скоро не достанется.
Поп. (Вытирая усы и бороду полотенцем). О чем это ты, сыне армянине?
Евгения. (Холодно.) Он о том, дорогой наш батюшка Серафим, что мы сами еще не видали, что в сундуке. А, если не видали сами, как мы можем кому-то, что-то, завещать и обещать? Вот, когда друг с дружкой, промеж себя, разберемся, вот тогда и видно будет, что пожертвовать.
Поп. Хорошо. Церковь сама спешки не любит. Посмотрите, разберетесь, а там и… кинете что-нибудь на мой счет. А пока… страсть, как хочется посмотреть на клад! Хоть одним глазком, хоть снаружи…
Евгения. (Обведя всех вопрошающим взглядом.) Ну, хорошо. Посмотреть… тем более — снаружи — можно. (Указывая рукой) Сундук — там, за столом.
Поп. (Встает и, слегка покачиваясь, идет к сундуку, который у края сцены. Смотрит на него некоторое время и тихо в сторону зала.) До боли знакомый предмет. (Подходит к сундуку ближе, а тот тихонько отъезжант от него. В недоумении, ко всем, со страхом в голосе.) Видали?!
Все: Нет. Ничего. А что было-то?
Поп. (Вытягивает вперед руку и, крадучись, и, волнуясь, пытается дотянуться до сундука дрожащей рукой. А тот, неожиданно, рычит по собачьи на руку и даже издает громкое: «Гав!» Поп отскакивает в сторону, в испуге крестясь, кричит.) Свят! Свят! Свят! (Потом, снова обращается к свидетелям.) Слыхали?!
Все опять: Да нет, ничего. А чего?
Поп. (Уже спокойно.) Ну, тогда это просто «мерзавец» чудит. (Довольно хохоча.) Ха-ха-ха. Хорош нынче коктейль вышел. Не зря значит пьём. Повеселил!
Раздается стук в дверь. И появляется Мекин. Как нашкодивший школьник, потупив взор, обращается к попу.
Мекин. Дядя Серафим. Вас тетя Серафима обедать зовет.
Поп. (Строго.) Что-что-что?! (Нахмурив брови, руки в боки, подходит к Мекину.) Сколько раз тебе, племянничек, говорить?! Ко мне надо обращаться: «отец Серафим»! «Отец!» А к жене моей — не «тётя», а — «матушка Серафима». Через разум не доходит, дойдёт через физику! (Указывая на пол.) Упал, отжался, десять раз!
Мекин. (Плаксиво.) Может, не надо при людях?
Поп. (Брезгливо сморщившись, кивая на присутствующих.) Это, что ли люди?! (Выдержав паузу, уже пафосно.) Это, братья твои и сёстры! Не стесняйся. Хотя, погоди! Да от тебя, никак, спиртным разит, а ты при форме!
Мекин. (Обидчиво.) Так и от вас не ладаном тянет, и вы не — в гражданском!
Поп. (Подняв палец вверх, назидательно.) Что можно Варфоломею, нельзя его ослице! Сегодня будешь наказан. Наложу опять епитьмию! Кросс побежишь деясь километров.
Мекин. (Чуть не плача.) Ага. Сначала – ослицей обзываетесь, потом ещё и епитимью…
Баба Вера. Может, не надо его наказывать, батюшка, за ради праздника.
Поп. (Опять назидательно.) Сказано в Писании. Наказуй дитя, пока есть надежда. А что сегодня за праздник?
Мекин. Так, ведь, воскресенье.
Поп. Ах, да!.. Повезло тебе! Тогда конечно амнистия. (Оборачивается и крестит всех размашистым крестом.) Спаси Господи! (Все хором прощаются, кто как. Поп разворачивает Мекина за плечи и, подталкивает в дверь. Уже выходя.) Как ты вовремя, с обедом-то. У меня уж под ложечкой сосёт. (Опять слышен собачий лай. Возмущенно). Вот твари шерстяные! Они и не уходили оказывается никуда!
С улицы слышен постепенно удаляющийся лай собак.
Баба Вера. (К Юле.) Ну, ты че, сообщить-то хотела?
Юля. Машину ихнюю. (Показывает пальцем на Эрнста.) Быки опять потолкали к пруду. Но теперь-то уж, наверное… утопили.
Зина. Как?!
Эрнст. Так она же накрыта… этим. Как его?
Дед Демьян. Дерьмонтином!
Зина. Да. (Удивлённо.) Так почему же?!.
Юля. (Перебивая.) Так он ведь, красного цвета.
Баба Вера. (Разводя руками) А у нас другого и не было.
Эрнст. (Бьет париком об пол.) И я ведь дурак на это никакого внимания не обратил. Надо достать со дна, хоть то, что от нее осталось. (Выбегает из дома. За ним: Зина, Юля, Макар и Василий.)
Баба Вера. Девчата, давайте, посуду грязную со стола приберем. Чую сердцем, Жорка уже где-то рядом.
Вскоре дверь открывается и появляется Жора с авоськой в руках, в черной морской форме и берете. Слышны женские «Охи» и «Ахи». Строевым шагом он направляется прямо к Бабе Вере и четко докладывает.
Жора. Рядовой запаса Коровúн, демобилизованный из рядов Российской Армии, по месту постоянной прописки прибыл! (Баба Вера, протягивая вперед руки, пытается обнять его, но он уворачивается и спешит к столу. Благоговейно кладет на стол свою авоську.) Осторожно с этим, это мой дембельский альбом. (Потом отскакивает от стола и дико орет во всю глотку.) Свершилось!.. Я дома! Дембель! (Бежит на край сцены и орет в зал.) Дембель! Дембель! (Снимает берет и запускает его в передние ряды. Бежит в глубь сцены и орет.) Дембе… (Замерев на полуслове и на полушаге, через паузу, спокойно уже идет опять к краю сцены. И обращается к зрителям.) Эй! Шапчонку-то верните. Погорячился это я. (Вернули или нет, он бежит, наконец, к Бабе Вере. Они обнимаются и целуются. Потом и с Евгенией, и с Феней, и с Дедом Демьяном, которому он сразу дает из кармана «Чупа-чупс» Бежит к ходикам). Кука! (Кукушка вылетает и трепещет радостно крыльями. Жора нежно гладит кукушку, целуя, а та нежно, но хрипло кукует-воркует. Все умиленно наблюдают за этой сценой. Акоп же, с крайним удивлением.) Ты скучала по мне, кукочка?.. И я… Ты совсем охрипла, бедненькая. А я тебе маслица привез. Танкового. (Вынимает из-за пазухи большую масленку и льет из нее себе в рот, а потом дает изо рта пить кукушке, как это проделывают с голубями и водой. Кукушка снова, от удовольствия, трепещет крыльями. Напоив птицу, командует.) Кука! Голос! (Кукушка тут же, бодро, громко и звонко: «Ку-Ку! Ку-Ку!») Кука, место! (Кукушка скрывается в домике.)
Акоп. (С восхищением, пожимая плечами.) Да… слыхал про платоническую любовь, но… про механическую!?
Баба Вера. Ты Юлю-то видел, сынок?
Жора. (Безразлично.) Да, только издаля. Она на пруду с мужиками чё-то, там возится…
Баба Вера. (Испуганно.) Что делает?
Жора. Машину красную они какую-то пихают.
Акоп. А скажика, брат… море, или океан, где ты служил, больше Севана?
Жора. (Возмущенно.) Чего-чего?! (Долго и с презрением смотрит на Акопа, оглядывая с ног до головы.) Да что вообще может сравниться с Тихим океаном, мужчина?! Да увидав его хоть раз… его нельзя позабыть! И ничего! Ничего! Сравнить с ним не возможно! (Подходит к краю сцены и обращается к публике.) Я… буквально очарован им! Я полюбил его так, как ничто на свете! (В зал.) А вы, господа? Любите ли вы Тихий океан?.. Нет. Я хочу спросить вас, любите ли вы океан так, как люблю его я?!.. Я ведь и поэму о нем сочинил:
Мечтательно глядя вдаль, под аккомпанемент волн, крики чаек и лирическую музыку, раскачиваясь, читает собственное стихотворение:
Люблю я Тихий океан!
Хотя он редко так бывает тих!
Когда шумит прибой, под птичий гам,
И веет свежий бриз, и выдавляет стих…
Когда он тих, он не кичлив,
И стаи чаек гадят вниз
Ему на голову седую,
Субординацию забыв,
В своей пернатой, шумной суе… (Уже тревожнее.)
Как правило, недолго птичее глумленье,
На дне его уж зреет раздраженье!
Беды, из туч, ползёт знаменье!
А тут и первый гром, взрывает старика терпенье! (Очень тревожно.)
Он забывает, наконец,
Что тихий он, обезумéц!
Сжимая крепко свой
(Пауза. Как бы вспоминает текст.) Трезубец!
Воды свои бурлит, как полоýмец!
Гоняя пó морю волны/!
Тряся пучин морских бразды!
Старик не знает счёта тóлком,
А лишь всего до девяти.
(Вставая на цыпочки и поднимая руки вверх.)
Сначала катит – малый, первый!
А, под конец, девятый вал!
Играя так на слабонервных,
Салаг! Из тех,
Кто в море не бывал…
В такую жуткую годину!
В такую гадь и непогодь!