-На вашем молодом, красивом лице, уважаемый – произнёс после не большой паузы, с некоторой иронией Агасфер, — я, к сожалению, сначала успел заметить улыбку недоверия, преобразившуюся потом, в усмешку лёгкого презрения, перешедшую наконец, в растерянную ухмылку явного недоумения. Конечно, любой на вашем месте усомнится в истинности слов человека, делающего такое несуразное заявление, да ещё находящегося на излечении в подобном заведении. Но я ведь отметил уже не раз, что вы — молодой человек. А это огромное преимущество, для продолжения нашей беседы, в доверительном ключе. За вашу пока короткую жизнь вы не устали пока от обманов и разочарований, в вашей душе ещё пылает огонь познавания окружающего мира, тем более, мира таинственного и загадочного, не обычного и необъяснимого. Я надеюсь вы всё-таки не оставите меня, не выслушав моей краткой истории. Может быть, что-то пригодится вам в ваших проповедях, в качестве отрицательного примера, конечно в моём лице. Ведь живя две тысячи лет, так тянет ноша грехов, что время от времени просто жизненно необходимо исповедаться, но мне, так редко это удаётся… и в отличие от христиан… мне ведь никто, никогда… грехов моих… не отпускал, и, пожалуй, не отпустит.
После этих проникновенных слов, старик опустил голову, и, казалось, он вот-вот разрыдается.
-Нет-нет, что вы — запротестовал тут же отец Игорь, имеющий от природы отзывчивое сердце. – Я с удовольствием выслушаю вас, пожалуйста, время у меня есть рассказывайте. Мне очень интересно с вами беседовать.
-У вас доброе сердце молодой человек, — подняв глаза на священника, заговорил, приободрённый Агасфер — я это понял, как только увидел ваше лицо. Сейчас вам меня, стало просто жалко, вы подумали, что я вот-вот разрыдаюсь? Но, разочарую вас, а может быть и как человека православного и… напугаю даже, тем… что плакать-то теперь… я и не умею… Именно с того момента, когда я оттолкнул Иисуса Христа… во всех смыслах этого слова… да ещё и произнёс — те проклятые, жесточайшие слова: «Иди, иди! Отдохнёшь на кресте! Тебе немного осталось ждать!» А Он, глянул на меня своими: печальными, чистейшими и наикрасивейшими глазами, цвета морской волны, в которых тогда было столько сочувствия — ко мне, да, да — именно сочувствия, как — это не странно, я тот взгляд не забыл за два тысячелетия! И тихо произнёс, как будто передал мне не свою, а чью-то волю — Свыше: «А вот тебе ждать… очень долго»… С того проклятого дня, я и разучился окончательно, и плакать, и смеяться. Я могу лишь сожалеть и тосковать… — Вздохнул опять старик, виновато поглядывая на священника. — После подобных моих признаний молодой человек, меня и били, и сажали в тюрьмы, заметьте, не веря причём, что я тот самый Агасфер, потому, как мне было на то время и тысяча и более лет. Однако наказывали всё равно, потому, что независимо от того, верит человек или не верит, что перед ним величайший грешник, каким я являюсь, правда моего греха видно, настолько сильна, что били всё равно, и не веря в то, что я Агасфер и есть. Ибо правда существует, не зависимо от мнения, кого либо. И в наказании, меня… правда — эта самая торжествовала! И я не был ни сколько в обиде на своих истязателей. Ведь их гнев был справедлив.
– А, зачем же вы сознавались, что вы Агасфер? – удивился священник.
— Эх, молодой человек! — со вздохом глубочайшего сожаления проговорил старик. – Никто на свете, пожалуй, не поймёт меня! Ведь что такое, таскать в душе подобный грех столько лет! Глянешь на море и вспоминаешь Его глаза. Глянешь на небо и вспоминаешь об Его обители. Я не говорю уже о церквах — по всему Свету, воздвигнутых во имя Его. Даже кресты не на маковках христианских храмов, а случайно образовавшиеся в природе или перекрёстки дорог например, напоминают мне о моём грехе. От столь долгого угрызения совести приходит желание скорейшего возмездия за свой проступок, хочется, чтобы весь мир знал, кто я и все до единого жителя Земли ополчились бы на меня! В такие минуты я сам шёл за наказанием и говорил, а то и кричал, что я Агасфер. И что же люди? Чаще они даже не знали, кто это и что за этим именем стоит. Иногда я терпеливо пояснял им, а иногда махнёшь рукой и уходишь прочь, мучить себя дальше сам. Не поверите, но большую часть жизни я провёл в больницах, сумасшедших домах и в местах заключения, не за то, что совершил против Христа, а за то, что настаивал, что мне столько лет сколько есть на самом деле. Но ведь мои годы, как думаю и, вы, согласитесь, только и могли меня связать с Агасфером и его проступком. Как же без этого?! Но большей частью принимали лишь за сумасшедшего или жулика. В немецком концлагере, побывал правда, просто за — то, что еврей. За это же приходилось сиживать и в испанских казематах и у арабов в зинданах. Пытались меня много раз и убить. Но выходило из этой затеи не многое, лишь раны и переломы, не смертельные для жизни, они со временем, всё же, заживали. Как не парадоксально от смерти меня заранее спас — Сам Сын Божий, с — Которым я, так жестоко обошёлся.
-Так вы теперь веруете во Христа? Что Он Сын Божий? – не удержавшись, прервал Агасфера священник. Старик же, внимательно посмотрев, в глаза отца Игоря, с чувством удовлетворения произнёс.