Загодя Домовой предупредил Марину, что на сорок дней на поминки Елены, Клим приедет в их деревню. Пора приступать к привороту.
— Что же делать я должна? – спросила знакомого духа Маринка.
— Своей нечистой кровью бабьей, вино разбавь. То самое, красное, брусничное, что пила, когда угорели родные твои.
— А-а-а – протянула, Марина и понимающе закивала головой. — Про такой приворот и я знаю. Многие бабы, так делают.
— Делать – делают, но без помощи нас — бесов, толку не будет. Я ведь и научу словам, какие пошептать над сим зельем надобно. Но и от них ничего не станется мужику, пока мы – духи — к сему руку не приложим. Вот ведьмы убивают младенцев и вываривают из них мазь. Мажутся ей и летают по воздуху. И думают, дуры, что это благодаря мази. Однако это мы их носим по небу, своею силой, потому только, что нам, убивая детей, они угодили очень. От человека надо только действо отвратное, чтоб Бог, видя грех его страшный, отошел от него. Тогда мы ближе и становимся к грешнику. И свободу большую сразу обретаем, чтобы дела свои над ним творить. Ежели б к примеру Глашку кто надоумил так поступить, она б ни за что не согласилась. Ибо блюдет себя. Бога боится и о душе своей переживает. В церковь ведь бегала за семь верст то и дело, пока в Икоткино жила, а сейчас вообще из нее не вылезает. Молится и свечи ставит о здравии, даже за своего дурака, что лупит ее, как сидорову козу. К ней вот нам трудно подступиться. Вы же с Климом гордые, себя только любите, да помыслы свои, мечты и желания какие бы они не были. И каждый из вас своей похоти служит. С вами дело легко иметь. Но так как ты больше нагрешила, не тебя в его власть мы отдадим, а его в твою. Так что делай, что говорю я тебе, и всё сбудется. Иди помогать на поминках. Там его своим пойлом поганым и угостишь. И он за тобой, как телок за мамкой пойдет…
Всё вышло так, как Домовой и обещал. Капризному Климу вино хозяйское, что за столом подавали, не по-нраву пришлось: слабым, да кислым ему показалось. Он об сём потихоньку другу своему посетовал, что рядом с ним сидел. А Маринка услыхала и шепотом пообещала Климу, что ему именно, винца сейчас своего поднесет: доброго, да крепкого. И Климу вино понравилось. А когда уж прощаться его родные стали, да в дорогу домой собираться, он к ней сам подошел, об вине договориться, чтобы купить такого, да с собой взять. Маринка же попросила его погодить немного. Выждала, когда его родня вся в путь тронулась — в Вознесенское, тогда только к себе его повела. Ну, а там, в родном-то доме она его уж из рук-то цепких своих, не выпустила: потчевала винцом, пока Клим с ног не свалился. А когда на следующий день проснулся парень, то на Маринку смотрел совсем другими глазами. Потянуло его вдруг к ней, со страшной силой: и душой, и телом! Ни смутило его и то, что хозяйка заявила, не моргнув своим единственным глазом, что вчера он ее бабой соделал. Ни худоба ее, ни волосы еще короткие, ни даже то, что крива, не смущало его. Ведь вчера на что-то ведь польстился? Они и в баньку вместе сходили, и в кровати потом весь день прокувыркались. Ели, пили и веселились и ни о чем не думали, друг другом только, насытиться не могли. И так они прожили-прогуляли несколько дней. О дружке – Домовом, Маринка даже позабыла совсем. Уж и вино давно было выпито, и скотинка хозяйки вся зарезана и съедена, да пропита, а Клим всё жил у Маринки и домой его нисколечко не тянуло. Чтоб и дальше сладко есть, да пить, да спать, заговоренный Клим, даже коня своего продал. От него ведь одни заботы и хлопоты. Корми, да пои. А так, на вырученные-то деньги, любовники и зимой продолжить разгульную жизнь собирались. Однако тут, за блудным сыном отец пожаловал. Увидев, с кем загулял его сынуля и, что ради этой кривой девки, тот и коня даже продал, разъярился мужик! Схватил в порыве гнева праведного, плеть и давай хлестать сына, а потом и за Маринку принялся. Пока его били, Клим терпел, но как его любовница от боли заверещала, он набросился на отца с кулаками, уже сам!
— Ах ты, щенок! – Вскричал отец в негодовании – на отца руку из-за какой-то одноглазой сучки поднял?! Да она же приворотом тебя, дурака, взяла! В ней же ни кожи, ни рожи!
— Стар ты! И не понимаешь ничего в бабах! – защищал сын кралю свою. – Люблю я ее всей душой! А потому и женюся непременно!
— Ну, так вот тогда вам мое благословение! – показал на прощанье мужик любовникам кукиш и был таков. Ехал он домой, чертыхаясь и матеря непутевого сына всю обратную дорогу. А дома приказал: не знаться с этим отщепенцем. И имя его даже при нем не произносить, хотя, сыном, тот ведь, был последним у него – детей-то больше небыло.
— Ничего-ничего, Маринушка, – успокаивал, обнимая Клим, свою любовь, которая меж тем притворилась, будто плачет. – Зиму как-нибудь проживем, а там я знаю, что делать…